С того памятного дня Рангику полюбила сушёную хурму. Гин любит её в любом виде, но больше всего спелую и готовую лопнуть, лежащую дремотным сентябрьским днём на лаковом подносе рядом с острым фруктовым ножиком. Хурма казалась им обоим квинтэссенцией и символом осени, а осень с её неярким солнцем, прохладными вечерами и шуршанием разноцветной листвы ощущалась как самое живительное из всех времён года. Ичимару кладёт золотисто-оранжевый плод в руку спящей жены и несколько минут любуется ею, такой же дурманяще-сладкой, опьянённой собственной спелостью и истомой. Не в силах устоять перед искушением, он опускается на колени,осторожно и заворожено развязывает бант, словно ленточку рождественского подарка, и обнажает её соблазнительный живот, чтобы прильнуть к нему губами...
С того памятного дня Рангику полюбила сушёную хурму. Гин любит её в любом виде, но больше всего спелую и готовую лопнуть, лежащую дремотным сентябрьским днём на лаковом подносе рядом с острым фруктовым ножиком. Хурма казалась им обоим квинтэссенцией и символом осени, а осень с её неярким солнцем, прохладными вечерами и шуршанием разноцветной листвы ощущалась как самое живительное из всех времён года.
Ичимару кладёт золотисто-оранжевый плод в руку спящей жены и несколько минут любуется ею, такой же дурманяще-сладкой, опьянённой собственной спелостью и истомой. Не в силах устоять перед искушением, он опускается на колени,осторожно и заворожено развязывает бант, словно ленточку рождественского подарка, и обнажает её соблазнительный живот, чтобы прильнуть к нему губами...
Не заказчик.